И всё же находились женщины, которые не просто смирялись с тем, что замуж выйти не судьба, но и сознательно выбирали столь жалкий удел. А всё потому, что звание старой девы давало целый ряд бонусов, начиная от финансовой самостоятельности (все заработки женщины в Англии принадлежали её мужу) и заканчивая возможностью заниматься тем, к чему лежит душа.
Мэри Кингсли
Если бы Мэри родилась в наши времена, мы могли бы написать, что её судьба как путешественницы и исследовательницы Африки была предопределена, ведь она была старшей дочерью путешественника и писателя Джорджа Кингсли. Но в 1862 году никому бы в голову не пришло предрекать младенцу женского пола иное будущее, чем замужество и материнство.
Когда Мэри было восемь лет, её отец уехал в США и вернулся, когда она уже стала подростком. Он не много рассказывал о своём путешествии и прилюдно выступал против несправедливого отношения к коренным жителям Америки, свидетелем которого он стал. Вероятно, именно от отца Мэри усвоила нехарактерную для Викторианской Англии установку: «другой», «дикарь» — не значит «недочеловек».
В школу Мэри никогда не ходила, но зато свободно читала любые книги из библиотеки отца. Это было необычно: в викторианской Англии следили за тем, чтобы девушки не читали слишком умные или слишком непристойные книги, — и ум, и чувственность для англичанки были пороком. Впрочем, романами, на каждой странице которых кто-нибудь целовался и падал в обморок, Мэри не интересовалась. Она обожала научную литературу и записки путешественников. То есть была примерно наполовину порочна от возможного.
Если в юности Мэри в кого-то и была влюблена, то мы не узнаем об этом никогда: слишком непристойно. А Мэри, если не считать, конечно, увлечения наукой, была образцом добропорядочности. В любом случае большую часть молодости она ухаживала за тяжело больной матерью, так что ей было не до романов.
В 1892 году и мать, и отец Мэри умерли, а ей самой исполнилось тридцать. Так что она стала обладательницей одновременно звания старой девы и недурного наследства — полная свобода и возможность делать то, что хочется. Мэри захотелось закончить книгу своего отца об Африке. 17 августа 1893 года она высадилась в Сьерра-Леоне. Поворотная дата для этнографии.
В Африке Мэри путешествовала, во-первых, в одиночку, в том числе по джунглям (она специально взяла у местных жителей уроки выживания), во-вторых, исключительно в пристойном для викторианской старой девы виде — в наглухо застёгнутом длинном платье. Она познакомилась с другой путешествующей старой девой, Мэри Слиссор, миссионером из Шотландии; собрала в горах образцы неизвестных науке рыб; нашла новый маршрут на вершину вулкана Камерун; изучила и подробно описала быт и нравы западноафриканских племён, кстати, практикующих людоедство.
Не раз Кингсли попадала в приключения, в основном — с местной фауной. Она сваливалась в ловушку для зверей — по счастью, спасли пышные юбки того самого слишком застёгнутого платья. Вызволяла из ловушки леопарда. Ошалевший зверь, вместо того чтобы убежать, начал её обнюхивать, и Мэри пришлось прикрикнуть на хищника. Незнакомые охотники использовали её как приманку для обезьян. Когда она два часа пересекала болото по горло в грязи, пиявки так облепили её руки и шею, что от потери крови Мэри чуть не потеряла сознание. Она колотила крокодилов и бегемотов зонтиком по голове и, конечно, подхватила в какой-то хижине вшей.
Когда Мэри вернулась в Англию, её осадили журналисты, этнографы и зоологи. Последние назвали в честь Кингсли три из собранных ею вида рыб. Первые пытались понять, борется ли она таким образом за права женщин (и особенно — носила ли в джунглях брюки).
Следующие три года Мэри издавала свои исследования и ездила по стране с лекциями. Она также выступала с критикой миссионеров англиканской церкви, чем очень церковь разозлила, — за их пренебрежение к культурным ценностям африканцев. Это не значит, что ей нравились каннибализм или обычай убивать одного из близнецов, — в Африке она настойчиво убеждала местное население так не делать. Просто Мэри считала, что другая культура — не значит худшая.
Тем временем на юге Африки началась англо-бурская война. У Мэри было полученное перед путешествиями в джунгли образование медсестры, и она отправилась на фронт. Тогда для женщин, даже медсестёр, это было делом сугубо добровольным. Она ухаживала за пленными бурами, но, к сожалению, от них же заразилась тифом и умерла, не дожив даже до сорока лет.
Уже поняв, что больна смертельно, Кингсли попросила, чтобы ей дали умереть одной, как умирают дикие животные, и чтобы после её похоронили в море. Оба желания были исполнены.
Марианн Норт
Марианн родилась в семье мелких дворян, процветающих землевладельцев. Приличия предписывали ей не работать никогда в жизни, так что когда она, от природы одарённая голосом, серьёзно училась вокалу, подразумевалось, что пение на публику будет её милым, чуть эксцентричным хобби. Увы, но голос Марианн однажды потеряла. Ей пришлось сосредоточиться в поисках самореализации на втором своём таланте — рисунке акварелью. Марианн не была как-то особенно одарена как художница, но она была наблюдательна, внимательна к деталям, хорошо работала с цветом.
Нельзя сказать, что Марианн получила в детстве и юности хорошее академическое образование. Но другом её семьи был, например, известный ботаник Джозеф Гукер. Когда Марианн была девушкой, её семья отправилась в трёхлетнее путешествие по Европе. В этой поездке Норт написала свои первые пейзажи и, видимо, полюбила путешествовать. Второй раз она покинула Англию только вместе с отцом — мать уже умерла. После смерти отца она вошла в разряд старых дев и богатых наследниц, в точности как Мэри Кингсли, — и точно так же решила путешествовать по миру и исследовать его.Только если Мэри интересовали обычаи африканских племён, то Марианн страстно интересовалась ботаникой, бесконечным разнообразием трав, цветов и деревьев, особенно — в жарких странах.
Надо сказать, в XIX веке путешествия вне маршрутов между крупными городами были не очень-то комфортны. Но Марианн ничего не смущало. Скудной обстановке тех домов, в которых она находила ночлег, не менее скудной пище, отсутствию бытовых удобств она мимоходом посвящала в записях пару слов. Путешествия ей нравились, люди, мало похожие на тех джентльменов, что сидят по гостиным английских городов, — тоже.
Марианн посетила десятки стран Европы, Азии и обеих Америк. Она оставила множество пейзажей и ещё больше — изумительно точных, детальных «портретов» растений, в том числе не известных науке. Она открыла несколько видов растений, включая деревья, и часть из них были названы в её честь. Всего она оставила более восьмисот акварелей. Некоторые из поездок Марианн совершила по предложению Чарльза Дарвина.
Кроме науки, в её жизни всегда было место авантюре. С именем Марианн связана легенда о голубой пуйе. Европейские ботаники слышали о растении, которое растёт в диких нагорьях Анд, — огромной голубой траве, которая иногда самовоспламеняется. Растение будоражило умы, но экспедиция казалась принципиально невозможной. Марианн узнала легенду о пуйе, когда ей было уже пятьдесят. И, конечно же, предприняла экспедицию в Анды, где благополучно зарисовала таинственное растение, пока ботаники судили да рядили, когда в эти места вообще сможет ступить нога цивилизованного человека.
Перед смертью Норт передала все свои акварели Королевскому ботаническому саду Кью для организации галереи с постоянной экспозицией. Их и сейчас можно там посмотреть. Надо ли говорить, что они до сих пор представляют интерес для учёных: по акварелям Норт всегда можно посмотреть, как выглядели вымершие или со временем изменившиеся растения в те времена, когда сфотографировать их было невозможно.
Джеймс Бэрри
В отличие от историй Кингсли и Норт, повесть жизни Бэрри была максимально непристойна. Вообще при рождении её звали Маргарет Балкли. Джеймсом Бэрри был её дядя, ирландский поэт. Отцом Маргарет Энн был зеленщик Иеремия Балкли, матерью — домохозяйка Мэри Энн. Детство Маргарет было ничем не примечательно. Поворот в её судьбе случился, когда она была уже девушкой. Отец сел в тюрьму, брат только женился и стал отцом, так что помогать матери и сестре не мог. Мать и друзья настоящего Джеймса Бэрри, хорошие знакомые семьи, как следует подумав, придумали авантюру. Маргарет Энн должна была выдать себя за мужчину, получить медицинское образование и впредь кормить себя и свою семью.
До сих пор неизвестно точно, что думала об этом Маргарет Энн. Может быть, она была «мальчишницей» и от идеи вести беспечную жизнь парня-студента пришла в восторг. Может быть, просто покорилась воле матери. В любом случае, соседям было объявлено, что мать и дочь уезжают в Эдинбург, надолго, чтобы поправить там здоровье. На корабль действительно сели мать и дочь, сошли с него — женщина и юноша. Маргарет Энн коротко остригли и переодели в мужское, благо была она субтильной, совсем не фигуристой, а одежду тогда носили зимой и летом плотную.
Через четыре года молодой доктор Бэрри поступил на службу, и понеслось. Сначала он практиковал в Англии, но потом его стали переводить из колонии в колонию. Везде, где Бэрри появлялся, он с дотошностью хорошей британской девочки наводил порядок, на который все местные медицинские службы так-то положили и забыли. Не отличаясь ни грозной внешностью (Бэрри был мелок и пискляв), ни другими рычагами воздействия, на одном только «так надо» и «так нечестно», упорстве, настойчивости до настырности и собственном безграничном трудолюбии Бэрри переворачивал уже устоявшиеся порядки, устанавливая Порядок. Джеймса Бэрри, нелепого, упрямого, добросовестного, обожали коллеги и низшие чины и терпеть не могло всякое местное начальство.
В Кейптауне молодой врач добился улучшения работы водопроводной системы города и произвёл одно из первых в мире успешных кесаревых сечений. Младенец даже был крещён под именем Джеймс Бэрри Мунник. Похожие подвиги он совершал на всех местах службы, а за три года Бэрри успел отслужить на Маврикии, Тринидаде и Тобаго, острове Святой Елены, Мальте, Корфу, в Крыму, Канаде и на Ямайке, дослужиться до чина генерал-инспектора, нарваться на неприятности с самоволкой, пережить арест и оказаться разжалованным до рядового хирурга. Карьеру пришлось строить с начала — и Маргарет Энн строила её снова, без жалоб и усталости. Чтобы снова дослужиться до генерал-инспектора, она тратит ещё шесть лет жизни.
Она противостоит эпидемии холеры, борется за улучшение качества пищи и условий жизни солдат и заключённых, за прогрессивные подходы в лечении и содержании больных. Невероятно, но всё это время Балкли, кажется, удаётся сохранять свой пол в тайне. Именно кажется. Уже после смерти на её теле обнаружатся признаки перенесённой беременности. С кем у неё был роман и куда делся ребёнок, останется неизвестным точно, хотя по ЮАР в своё время ползли слухи о противоестественной связи одного видного местного чиновника с доктором Балкли. Вероятно, многие из коллег-врачей умудрялись сложить два и два, но молчали из уважения к профессионализму доктора Бэрри. Так он и вышел в отставку — пожилым уважаемым врачом.
После смерти доктора Бэрри женщина, обмывавшая тело, обнаружила, что видит перед собой, безусловно, другую женщину. Этим фактом она пыталась шантажировать друга покойной, доктора Маккиннона. Маккиннон платить отказался и заявил вымогательнице, что она ничего не смыслит в медицине и Бэрри просто был гермафродитом. После этого шантажистка обошла ещё нескольких знакомых покойного, но все стояли твёрдо на той же позиции, что и Маккиннон. Скандал не удался, но слухи, постепенно превратившиеся в исторический анекдот, поползли. Только в XX веке врач из ЮАР, дю Приз, сумел восстановить биографию Джеймса Бэрри, насколько это было возможно, включая его настоящее имя и авторов идеи превращения из девушки в юношу.
Амелия Эдвардс
Амелия родилась в семье банковского служащего Томаса Эдвардса и домохозяйки (а как ещё?) Алисии. У Алисии Эдвардс оказался замечательный педагогический талант. Она рано научила дочь читать и писать, познакомила её с хорошей литературой, привила ей понятия гармонии и вкуса, стремление к прекрасному и к обучению. Уже в семь лет Амелия увидела свои стихи опубликованными, а прозу её стали печатать, когда девочке исполнилось двенадцать. В общем, если ей и предрекали войти в историю, то как романистке или поэтессе. Вышло всё, конечно же, сложнее.
Ещё подростком Эдвардс действительно занялась журналистикой и литературой. Собиралась она при этом стать певицей в церкви, но, как и Норт, рано потеряла голос. В отличие от предыдущих героинь, Амелия была недолгое время помолвлена, но — не сложилось. В неполные тридцать лет Амелия написала школьные пособия по истории Англии и Франции, потратив немало времени и сил на подбор материала. Параллельно она зарабатывала на жизнь уроками игры на фортепиано и переводами итальянских стихов — довольно пристойные занятия для юной дамы недворянского происхождения.
Амелия потеряла одного за другим родителей и к тому возрасту, когда незамужняя дама становилась в Англии старой девой, подошла известной романисткой с хорошим доходом. Как вы уже точно догадались, это означало, что она начала путешествовать. Взяв с собой подругу — для храбрости, Амелия посетила для начала Бельгию. Со временем места, куда приезжала Эдвардс с подругой, становились всё глуше, неисхоженнее туристами — именно такие она полюбила. Комфорта в таких путешествиях было не больше, чем во время экспедиций Норт по тропическим странам, только погода была холоднее. Но Эдвардс не унывала и всякий раз издавала потом свои путевые заметки — которые, надо сказать, нравятся читателям до сих пор.
В конце концов подруги решаются поехать в Египет, и Эдвардс оказывается совершенно очарована. Она находит свою любовь. Раскопки, пирамиды, гробницы, фрески, мумии, статуи! За каждой из находок — неразгаданная, не известная ещё никому история. Отныне Амелия занимается исследованием Древнего Египта. Борется с хищническим отношением к археологическим находкам, выпускает бестселлер «Тысяча миль вверх по Нилу» с собственными иллюстрациями, участвует в организации Фонда египетских исследований, учреждает кафедру египтологии при Лондонском университете, собирает средства на экспедиции и получает три почётных научных степени в США.
Изменились со временем не только её увлечения, но и политические взгляды. Эдвардс вступила в ряды суфражисток, вызывающе носила мужской костюм, высказывала весьма радикальные взгляды на политику, религию и общественное устройство. Умерла она в шестьдесят лет от воспаления лёгких. После её смерти, согласно завещанию, вся её коллекция древностей и обширная библиотека отошли Университетскому колледжу Лондона, а имя навсегда вошло в историю науки.
Флоренс Найтингейл
Флоренс родилась в 1820 году в богатой аристократической семье, получила блестящее образование и… всю жизнь тяготилась своим полом. С юности она предпочитала общество мужчин-интеллектуалов и довольно пренебрежительно отзывалась о женщинах вообще — что, правда, не мешало ей дружить с отдельными представительницами своего пола.
К двадцати годам Флоренс поняла, что создана для спасения людей. Она решила стать сестрой милосердия, но родители оказались категорически против — что это за занятие для благородной девушки? Тем не менее, потихоньку Флоренс изучала сестринское дело — во время путешествий по вполне благопристойным местам Италии, Греции и Египта. Она заглядывала в госпитали и обо всём подробно расспрашивала. В тридцать лет Найтингейл побывала в Институте диаконис в Германии, и это стало для неё поворотной точкой. Преодолев сопротивление родителей, Флоренс надела чепец старой девы и уехала в Германию получать сестринское образование. Уже через два года она — заведующая частной клиникой в Лондоне, а через три — уезжает на войну с Россией, в Турцию. Вместе с ней едет отряд воспитанных ею медсёстер — тридцать восемь человек.
Фронтовые госпитали встречают добровольцев полным отсутствием санитарии и гигиены. Крысы и вши были только половиной беды. Не хватало элементарного материала на перевязки, фекалии и трупы животных могли спокойно лежать возле лазаретов, палаты почти не проветривались, раненые ели прокисшую еду и гнили заживо. Хвататься хотелось не за работу, а только за голову. Но Найтингейл и её соратницы не испугались.
Работать четырём десяткам женщин пришлось день и ночь. Улучшение условий содержания раненых никак не отменяло ежедневного за ними ухода. Флоренс металась от перевязок к разного рода начальству, переходя от ласковых слов утешения к скандалам и требованиям. Параллельно она начала фиксировать как уровень смертности среди раненых, так и факторы, влиявшие на уход за ними. Меньше чем за полгода она добилась снижения смертности в двадцать один раз (!), с 42% до 2%, банальным введением строгого санитарно-гигиенического режима, и написала важное для развития медицины исследование.
Среди солдат она стала легендой. Про санитарию и гигиену они ничего не понимали, но образ строгой и ласковой сестры милосердия, обходящей ночью больных, так впечатлил их, что они дали ей отдельное прозвище — Леди с лампой. Их рассказы по возвращении в Британию сделали Флоренс национальной героиней.
Вернувшись на родину, Флоренс взялась за реорганизацию военной медицинской службы. Военное министерство несколько удивилось, а потом начало протестовать и противодействовать. Но Найтингейл после вшей и дохлых лошадей на территории лазарета было ничем не смутить. Всего за год она добилась создания комиссии по проблемам здоровья в армии. Саму Флоренс, конечно же, в комиссию не включили — она ведь была всего лишь старой девой. Флоренс, конечно же, это ничуть не мешало влиять на работу комиссии и даже в неё вмешиваться. Кроме того, она опубликовала свои исследования в революционной по тем временам книге «Заметки о факторах, влияющих на здоровье, эффективность и управление госпиталями британской армии».
Именно благодаря Найтингейл больницы Британии начали вести медицинскую статистику и серьёзно обращать внимание на санитарные и гигиенические условия содержания больных. Неудивительно, что в тридцать девять лет Флоренс была избрана членом Королевского статистического общества. Но на этом она не успокоилась. В сорок лет Флоренс издала пособие для сестёр милосердия по организации ухода за больными, а также открыла собственную профессиональную школу при больнице Святого Фомы в Лондоне. Найтингейл дожила до девяноста лет и за этот срок обучила сотни и сотни медсестёр, не считая тех, кто учился по её пособию за границей.
Текст: Лилит Мазикина для Storia.me