ale każdy kawałek napełniał się śmierci goryczą,
słońce wodę paliło w dzień – a wieczorem chłodkiem
owijała mgła domy, jak pajęczyną zdobycze;
cienki księżyc patrzył na to, cicho truł się wódką
od tęsknoty za latem jeszcze na razie żyjącym.
Lato mierzyło złoto i śmiech sypało odtrutką,
w brzuchu owoc soczysty i grzeszny do czasu tająco.
Teraz tak i żyję, zawsze na spadku lata:
z żółtym jabłkiem gdzieś w mojem miękkim gorącym środku,
sypię śmiech kiedy, łajza, toczę po drogach świata
i zakładam na palce jasne pierścienie.
Ze złotka.
Родилась я, когда яблоки были сладки,
но каждый кусочек полнился смерти горечью,
солнце воду жарило днём - а вечером холодком
окутывала мгла дома, как паутиной добычу;
тонкий месяц глядел на это, тихо травился водкой
от тоски по лету, пока ещё живому.
Лето мерило золото и смех сыпало противоядием,
в животе плод сочный и грешный тая.
Ныне так и живу, всегда на излёте лета:
с жёлтым яблоком где-то в моей мягкой горячей серёдке,
сыплю смех когда, бродяга, качу по дорогам мира
и надеваю на пальцы светлые перстни.
Из золотой бумаги.
А цыганское было:
В моём сердце - солнце,
горькое, как беда, и алое:
я рождена, когда лето
в руке держит золото,
когда с утра вода горит,
ночами пьёт водку месяц,
зная, что скоро схватит
холодом мир внизу,
все яблоки сладостно сочны,
но горечь заселилась в душу.